Неточные совпадения
Застав наших на мысе, около рощи, у
костра, я рассказал им наскоро новости и сам
пошел по тропинке
к лесу, оставив их рассуждать.
Что непременно и было так, это я тебе скажу. И вот он возжелал появиться хоть на мгновенье
к народу, —
к мучающемуся, страдающему, смрадно-грешному, но младенчески любящему его народу. Действие у меня в Испании, в Севилье, в самое страшное время инквизиции, когда во
славу Божию в стране ежедневно горели
костры и
Наконец начало светать. Воздух наполнился неясными сумеречными тенями, звезды стали гаснуть, точно они уходили куда-то в глубь неба. Еще немного времени — и кроваво-красная заря показалась на востоке. Ветер стал быстро стихать, а мороз — усиливаться. Тогда Дерсу и Китенбу
пошли к кустам. По следам они установили, что мимо нас прошло девять кабанов и что тигр был большой и старый. Он долго ходил около бивака и тогда только напал на собак, когда
костер совсем угас.
Ночью я плохо спал. Почему-то все время меня беспокоила одна и та же мысль: правильно ли мы
идем? А вдруг мы
пошли не по тому ключику и заблудились! Я долго ворочался с боку на бок, наконец поднялся и подошел
к огню. У
костра сидя спал Дерсу. Около него лежали две собаки. Одна из них что-то видела во сне и тихонько лаяла. Дерсу тоже о чем-то бредил. Услышав мои шаги, он спросонья громко спросил: «Какой люди ходи?» — и тотчас снова погрузился в сон.
Сумрачная ночь близилась
к концу. Воздух начал синеть. Уже можно было разглядеть серое небо, туман в горах, сонные деревья и потемневшую от росы тропинку. Свет
костра потускнел; красные уголья стали блекнуть. В природе чувствовалось какое-то напряжение; туман подымался все выше и выше, и наконец
пошел чистый и мелкий дождь.
Мы думали, что
к утру дождь прекратится, но ошиблись. С рассветом он
пошел еще сильнее. Чтобы вода не залила огонь, пришлось подкладывать в
костры побольше дров. Дрова горели плохо и сильно дымили. Люди забились в комарники и не показывались наружу. Время тянулось томительно долго.
Выбравшись на берег, первое, что мы сделали, — разложили
костер. Надо было обсушиться. Кто-то подал мысль, что следует согреть чай и поесть. Начали искать мешок с продовольствием, но его не оказалось. Не досчитались также одной винтовки. Нечего делать, мы закусили тем, что было у каждого в кармане, и
пошли дальше. Удэгейцы говорили, что
к вечеру мы дойдем до фанзы Сехозегоуза. Та м в амбаре они надеялись найти мороженую рыбу.
Я велел подбросить дров в
костер и согреть чай, а сам принялся его расспрашивать, где он был и что делал за эти 3 года. Дерсу мне рассказал, что, расставшись со мной около озера Ханка, он пробрался на реку Ното, где ловил соболей всю зиму, весной перешел в верховья Улахе, где охотился за пантами, а летом отправился на Фудзин,
к горам Сяень-Лаза. Пришедшие сюда из поста Ольги китайцы сообщили ему, что наш отряд направляется
к северу по побережью моря. Тогда он
пошел на Тадушу.
К утру я немного прозяб. Проснувшись, я увидел, что
костер прогорел. Небо еще было серое; кое-где в горах лежал туман. Я разбудил казака. Мы
пошли разыскивать свой бивак. Тропа, на которой мы ночевали,
пошла куда-то в сторону, и потому пришлось ее бросить. За речкой мы нашли другую тропу. Она привела нас
к табору.
К великому нашему изумлению на перевале не было ороча. Он спустился на другую сторону хребта — об этом ясно говорили оставленные им следы. Действительно, скоро за водоразделом мы увидели дым
костра и около него нашего провожатого. Он объявил нам, что речка, на которую нас теперь привела вода, называется Туки и что она впадает в Хунгари. Затем он сказал, что дальше не
пойдет и вернется на Тумнин.
Не доходя
костра, они разошлись. Шурочка
пошла прямо вверх, а Ромашов снизу, обходом, вдоль реки. Винт еще не окончился, но их отсутствие было замечено. По крайней мере Диц так нагло поглядел на подходящего
к костру Ромашову и так неестественно-скверно кашлянул, что Ромашову захотелось запустить в него горящей головешкой.
Погода была чудная, солнечная, тихая, с бодрящим свежим воздухом. Со всех сторон трещали
костры, слышались песни. Казалось, все праздновали что-то. Бутлер в самом счастливом, умиленном расположении духа
пошел к Полторацкому.
К Полторацкому собрались офицеры, раскинули карточный стол, и адъютант заложил банк в сто рублей. Раза два Бутлер выходил из палатки, держа в руке, в кармане панталон, свой кошелек, но, наконец, не выдержал и, несмотря на данное себе и братьям слово не играть, стал понтировать.
Это был чеченец Гамзало. Гамзало подошел
к бурке, взял лежавшую на ней в чехле винтовку и молча
пошел на край поляны,
к тому месту, из которого подъехал Хаджи-Мурат. Элдар, слезши с лошади, взял лошадь Хаджи-Мурата и, высоко подтянув обеим головы, привязал их
к деревьям, потом, так же как Гамзало, с винтовкой за плечами стал на другой край поляны.
Костер был потушен, и лес не казался уже таким черным, как прежде, и на небе хотя и слабо, но светились звезды.
Широко шагая,
пошёл к землянке, прислонившейся под горой. Перед землянкой горел
костёр, освещая чёрную дыру входа в неё, за высокой фигурой рыбака влачились по песку две тени, одна — сзади, чёрная и короткая, от огня, другая — сбоку, длинная и посветлее, от луны. У
костра вытянулся тонкий, хрупкий подросток, с круглыми глазами на задумчивом монашеском лице.
Отклонив руками ветви ивняка, он снова пустился в путь. Гришка молча последовал за товарищем. Несколько времени пробирались они кустами; миновав их, они снова остановились. Захар повторил Гришке свои наставления, и оба опять расстались. Гришка
пошел вправо, Захар прямехонько направился
к костру, который показался, как только приятели выбрались на опушку ивняка.
Вернувшись
к костру, дьякон вообразил, как в жаркий июльский день по пыльной дороге
идет крестный ход; впереди мужики несут хоругви, а бабы и девки — иконы, за ними мальчишки-певчие и дьячок с подвязанной щекой и с соломой в волосах, потом, по порядку, он, дьякон, за ним поп в скуфейке и с крестом, а сзади пылит толпа мужиков, баб, мальчишек; тут же в толпе попадья и дьяконица в платочках.
И несказанная радость охватывает ее. Нет ни сомнений, ни колебаний, она принята в лоно, она правомерно вступает в ряды тех светлых, что извека через
костер, пытки и казни
идут к высокому небу. Ясный мир и покой и безбрежное, тихо сияющее счастье. Точно отошла она уже от земли и приблизилась
к неведомому солнцу правды и жизни и бесплотно парит в его свете.
День клонился
к вечеру. Солнце только что скрылось за горами и
посылало кверху свои золотисто-розовые лучи. На небе в самом зените серебрились мелкие барашковые облака. В спокойной воде отражались лесистые берега. Внизу у ручейка белели две палатки, и около них горел
костер. Опаловый дым тонкой струйкой поднимался кверху и незаметно таял в чистом и прохладном воздухе.
Он напился кофе, поговорил с Конкордией Сергеевной и
пошел в сад. Солнце клонилось
к западу, лужайки ярко зеленели; от каждой кочки, от каждого выступа падала длинная тень. Во фруктовом саду, около соломенного шалаша, сторожа варили кашу, синий дымок вился от
костра и стлался между деревьями.
Кое-как пробираясь между козлами и
кострами, я вслед за Николаевым
пошел к Болхову, с удовольствием мечтая о стакане горячего чая и веселой беседе, которая бы разогнала мои мрачные мысли. «Что, нашел?» — послышался голос Болхова из кукурузного шалаша, в котором светился огонек.
Дадут поле — тотчас на привал. А у каждого человека фляжка с водкой через плечо, потому
к привалу-то все маленько и наготове. Разложат на поле
костры,
пойдет стряпня рукава стряхня, а средь поля шатер раскинут, возле шатра бочонок с водкой, ведер в десять.
Сидят это солдатики под скалами, притихли, как жуки в сене. Не чухнут. За прикрытием кое-где
костры развели, заслон велик, не видно, не слышно. Хлебные корочки на штыках поджаривают, чечевицу энту проклятую в котелках варят. Потому австрийские союзнички наш обоз с гречневой крупой переняли, своим бабам гусей кормить
послали. Сволота они были, не приведи Бог! А нам своей чечевицы подсунули, — час пыхтит, час кипит, — отшельник,
к примеру, небрезгающий, и тот есть не станет. Дерьмовый провиант!..
Челны причалили
к косе, на которой тотчас зажглись
костры,
пошел пар от казацкого варева, и люди, подкрепившись, улеглись спать, только для формы поставив сторожевые посты, так как кругом были только песок и вода и неоткуда было ожидать нападения.
Офицер русский, подошедший
к костру,
послал спросить у полковника, не возьмет ли он
к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтоб он
шел.
Тения колебалась —
идти ли ей вперед, или притаиться, но чуткий слух разбойников подсторожил ее приближение и они оба вскочили, бросились
к дереву, за которым она укрывалась, схватили ее за руки, начали угрожать ей, что бросят ее на то раскаленное место, где горел их
костер, и подвергнут ее пытке.
Во второй день перехода, осмотрев у
костра свои болячки, Пьер думал, что невозможно ступить на них; но когда все поднялись, он
пошел прихрамывая и потом, когда разогрелся,
пошел без боли, хотя
к вечеру еще страшнее было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.